В детстве меня периодически травили дети в детсаду, и со временем груз моего непонимания перерос в бессильную злость, и однажды я представила себе, увидела мысленным взором, что вот наша прогулочная площадка, а вот мои наиболее отметившиеся обидчики - стоит передо мной на коленях и молят о прощении.
Я испытала миг триумфа, который сменился непонятным тогда муторным ощущением.
Я больше не представляла своих дальше встречавшихся недоброжелателей просящими пощады.
Я злилась, я испытывала боль, я пыталась отстаивать себя на их же уровне, и плакала от того, что у меня не было сил им отвечать или действовать сходным образом. Мне самой было больно подумать, чтобы действовать таким образом.
Но сперва мой отец отнял мои последние самые любимые игрушки, и как я ни умоляла его, ни пыталась его остановить, ни воздействовала на логику - много ли места занимает одна небольшая коробка. Он был непреклонен.
читать дальше »Через год мы с сестрой вернулись домой, пожив несколько дней в коммуналке уехавшей за город бабушки, моя мать устроила очередную истерику о том, что я с сестрой "довожу ее" и "не даем ей жить", и она закричала, чтобы мы убирались из квартиры куда глаза глядят.
Я стояла, замершая как столб, в непонимании причин ее ненависти, но когда она на словах лишила меня дома, я действительно увидела мир в багровой дымке, и отстраненно подумала, где лежит кухонный нож.
Я не злилась, не возмущалась - я испытала бесчеловечную ярость, вспыхнувшую в один-единственный миг. Мое сердце колотилось так сильно, что было больно дышать, мне не хватало воздуха, в моей голове звенела опьяняющая легкость.
Если бы она не пропустила нас в квартиру, я не знаю, что бы я сделала.
Я испугалась самой себя, когда успокоилась через некоторое время.
Я записала этот эпизод в своей дневнике - так, как было дело, в дневнике назвала мать "сукой" и нарисовала под записью руку, держащую нож.
Через несколько лет мама встала на моем пути, загнав в угол, и начала ругать и обзывать меня, потому что она прочитала мой дневник.
Я знала, что она роется в моих вещах и что она читает мои дневники - но с ней было бесполезно говорить - я пыталась все время, пока не сдалась и не приняла это ее поведение как должное. Со временем мне стало почти не больно, только иногда возникали мучительные всплески боли и острой беспомощности на конкретные ее выпады.
Тогда я сперва обнадежилась, что наверняка она сможет взглянуть на ситуацию со стороны и что она задумается, каково же было мне, но ее гневные тирады, полные жалости к себе и сетований на мою неблагодарность и грубость, вызвали во мне полнейшее потрясение.
Она совершенно не видела меня. Она ненавидела какую-то бесчувственную чудовище-дочь, но ничего, что было достойного внимания и уважения во мне - она не замечала.
В какой-то мере это освободило меня от напряжения - эта плаксивая женщина не была той фурией, которая была готова лишить меня последнего пристанища. Значит, и ненавидеть мне ее не за что. "Лицевая слепота" в каких-то смыслах - совершенно замечательная вещь.
Я надолго сдалась пытаться установить с ней контакт.
Когда мама однажды пришла от врача и пожаловалась на повышенное давление, я молча подумала про себя: "Неудивительно - после стольких-то лет воплей на пределе легких..."
Я испытала злорадство, но ведь я же ничего не сделала, чтобы ей стало хуже.
На все, как говорила мама, воля Божья.
Однако я не желала ее смерти, когда она все-таки умерла. С течением лет я уехала в съемную комнату, я работала над своими психологическими травмами и настроилась сделать себя настолько счастливой, насколько возможно, - за все предыдущие годы моей жизни.
Я мечтала, что однажды моя мама захочет стать моим другом - но этим мечтам не суждено было сбываться.
В тот же год своего острого кризиса и оглушенности, а также через три года после этого, когда предательство моей лучшей, как я считала, подруги разбило меня в скорченную, хнычущую и не способную остановить слезы бесхребетную биомассу - в те годы рядом со мной была подруга, мать которой приняла меня почти как родную дочь. Я проводила долгие часы в их квартире, отогреваясь и наблюдая за жизнью очень дружной и эмоциональной семьи.
Моя вторая мама выслушивала мои сбивчивые и несвязные слова, когда воспоминания переливались через край моей сдержанности. Она брала меня, когда с дочерьми ездила покупать вещи на рынок, и я училась у нее день за днем жить обычной человеческой жизнью.
Когда мой разлад с родителями достиг апогея, я уже работала, но осознавала, что я не справлюсь жить совсем одна - и тогда семья моей подруги приняла меня жить к себе за сущие символические деньги за мое питание. И я спрашивала тетю Миру несколько раз за эти месяцы, считает ли она меня сумасшедшей? Она говорила, что я совершенно нормальная, и что она была бы счастлива, если бы я была ее родной дочерью.
Потом мне подвернулся случай снимать жилье со знакомыми парнем и девушкой, и потихоньку шаг за шагом я обретала уверенность в том, что я в состоянии справиться с проблемами отдельного самостоятельного существования.
Мать моей подруги стала для меня приемной матерью, и сама она зовет меня своей приемной дочерью, и она не скрывает этого перед своими друзьями и соседями. Благодаря этому у меня были симпатизирующие мне люди, с которыми я иногда пересекалась на улице, поскольку все жили поблизости.
Это укрепило ощущение твердой почвы под моими ногами - я не смела и надеяться на это чудо, когда за несколько лет до этого чувствовала, будто земля под моими ногами скользит и проваливается в бездну, и когда я думала, что больше никогда я не смогу доверять ни одному живому существу. Я не могла видеть свет, не могла дышать без боли, безразличие разбило остатки моей воли и лишало последних сил бороться за жизнь.
Меня вытянула любовь к "Трансформерам", к персонажу, которого предавали и который все-таки выжил и нашел для себя интерес жить дальше и познавать новое.
Я испугалась того, что если я умру, то я никогда-никогда больше не увижу его на экране.
Я долгое время ходила как зомби, бесчувственно, не слыша звуков, не понимая речи одноклассников и учителей. Но я прилежно записывала все, что говорилось на уроках, а в это время в моей голове звучали мелодии Oxygene Жан-Мишеля Жарра.
Я захотела когда-нибудь услышать его исполнение в живую, и через годы он дважды приезжал в мой город, и я оба раза смогла прикасалась к его "музыке небесных сфер".
Ради этого стоило остаться в живых.