Прежде всего, хочу оговорить что понятие "роль", активно используемое в данном тексте, я взял у ситуационистов. В качестве приложения под спойлером привожу отрывок из текста Рауля Ванейгейма, где разъясняется его суть.
Данный текст - моя собственная оригинальная точка зрения. Она вводит новые понятия, которые хоть и похожи на существующие, отражают кое что, что я нигде больше не встречал в данном виде.
С того самого момента, когда я впервые понял о своей аутичности, меня не покидали проблемы связанные с диагностикой РАС и того, чтобы отделить его от других расстройств. Я проделал долгий путь от полагания всеобщей коморбидности всего, что только можно в этом предположить, до той точки, на которой я нахожусь сейчас. И я хочу рассказать теперь об этом. Потому что я дошёл до той точки впервые, когда наконец данный вопрос перестаёт меня волновать так, как раньше. Потому что я перехожу от позиции того, чтобы считать диагноз сколько нибудь значимым – к тому, чтобы считать значимой позицию человека. Это и есть теперь для меня самая важная диагностика, потому что я не знаю и не могу знать ничего за пределами её. Потому, я и буду считать её определяющей в том, чтобы отделить своих от чужих.
Я полагаю принципиальным вопрос для аутичного сообщества о том чтобы существовала общая повестка, нечто общее, что могло бы объединить всех. И принципиален для неё вопрос отделения того что я решил назвать шизоидной позиции от того, что я считаю подлинной аутичной позицией. Это разделение я произвожу вне диагнозов РАС, ШРЛ а также любых других шизоспектра. Оно не исключает возможности внешней их коморбидности. Оно не исключает неверной постановки диагноза.
Однако в общении разница между аутичной и не-аутичной позицией состоит в том, что человек с расстройствами личности занимается поиском "идеального собеседника". Его общение чаще переходит явно или неявно на личности, потому что именно проекция – это то, что отличает расстройство личности от чего-то другого. Проекция – это в сущности своей уже вид отношений между людьми. Коммуникация же это не вид отношений и не их техника, так как для неиротипиков так же как и информация передаваемая в сообщении, важна коммуникация сама по себе. Коммуникация является отдельной субстанцией общения, а не её техникой.
Вслед за людьми с расстройствами личности аутичные тоже могут искать "идеального собеседника". Они могут искать его до тех пор, пока не найдут, и тогда вопрос о их аутичности станет гораздо менее сомнителен интуитивно. Однако и в этом смысле ограничение в ролях не принесёт им нечего хорошего.
Так называемая "психотравма" у человека с РАС, имеет принципиально иной характер, нежели у неиротипика. У человека с РАС она не касается того, чтобы затронуть самую сердцевину отношений человека с людьми. Потому что представление о своей травмированности и какой-то "испорченности" определяет уже вид отношений у людей. Этому не нужны проблемы в коммуникации чтобы определяли жизнь человека. Пусть и у него были какие-то аутичные черты. Это становится неважно, если перевешивает психотравма. Это может стать важно вновь только при одном условии – если человек прошел терапию для психотравмы и находится в стабильной ремиссии.
Термин шизоидная позиция имеет скорее оттенок того, что в психоанализе называется "пустое шизоидное ядро", но не совсем. О пустом шизоидном ядре я выложил вчера такой текст
https://asdforum.ru/viewtopic.php?t=19342
Однако шизо- в этом термине означает скорее просто "разделённый, сломанный", потому что это та позиция, которую определяет травма, либо то, что присутствует у человека с РАС в качестве травмы. Шизоидная позиция, таким образом, может быть и у человека с РАС, если его определяет то, что я решил назвать "псевдо-травма". Я вижу её скорее как комплекс простых повторений, нежели то, что затрагивает ядро его личности. Теоретически проявления шизоидной позиции могут быть и у человека без травмы, но так, что это не входит для него в тенденцию (роль).
Технически, в терапии разница между ними в разной роли сопротивления, которое стоит на путь инсайтов. Когда "травмированность" становится частью твоей личности, её становится очень трудно изменить, человек закрывается от изменений. Есть мнение, что терапия в случае РАС имеет хуже прогноз, чем в случае неиротипиков. Но есть ещё вопросы, насколько это связано с одной стороны с тем, что мы имеем дело с терапиями для неиротипиков, а с другой стороны – насколько мы можем судить, что именно люди с РАС проходили эту терапию, а не люди с другими расстройствами.
Так что вот, в связи с вопросом о этой общей повестке, встаёт вопрос о вообще возможности такой повестки. Думаю, что многих аутичных при этом может волновать то, что их недостаточно "видят". Так что аутичная позиция может быть сформирована только на одном основании – в качестве противоположности шизоидной позиции. Потому что без такого разделения, шизоидная позиция будет всегда побеждать в сообществе, даже если человек не проявлял её до.
Шизоидная позиция потому что гораздо более социально ясная и понятная. Она всегда будет подменять и вытеснять собой аутичную позицию тогда, когда люди будут удовлетворены таким уровнем общения, в котором "безопасность" будет приоритетом перед желанием связи. Потому что для людей с расстройствами личности так называемая "безопасность" означает прежде всего безопасность своего хрупкого эго. Положение людей в аутичном сообществе таким людям может давать ощущение власти и безнаказанности, потому что никто не вправе критиковать их аутичность. Аутичность становится для них тем самым будто бы титулом графа или герцога. И они становятся избавлены от вторжений в своё хрупкое эго, потому что РАС воспринимается ими как то, что нельзя изменить, потому и не нужно пытаться.
Может показаться подобное отношение насилием, только потому, что кажется, будто бы мы меняем "шило на мыло", в том смысле, что у такой позиции не будет реальных отличий в социальном смысле. И я хочу прояснить и этот момент. Это потому, что кажется, будто бы в социальном смысле нет принципиальной разницы между одной и другой, если мы говорим о разницах между группами. Но я хочу сказать о другом. Разница между аутичной и шизоидной позицией это не разница между идеологией одной и другой группы. Это разница между соответствием роли и несоответствием ролям. Это разница между ригидностью в том, что касается личности, и ригидностью в том, что касается действий. Это разница между группой или ролью – и личностью, которая страдает от того, что она не может соответствовать им. Для человека, который ограничен своей ролью, идентичность содержится именно в ней. Для человека который не может быть ей ограничен, ограничениями может быть лишь то, что он делает и то, к чему испытывает привязанность.
Я не предлагаю аутичному сообществу при этом какую-то новую идеологию. Я говорю в сущности о тех основаниях, с которыми ему не нужна никакая новая идеология. Я проясняю свою позицию, потому что только прояснение и сможет добавить ей веса на фоне такой понятной шизоидной позиции. Шизоидную позицию можно в этом отношении определить так: уход от общения – из-за собственной "плохости". Потому в сущности разница между ними происходит на фоне того, удается ли неиротипикам до конца убедить человека в собственной плохости, и начать думать, что только соответствие роли способно его от этого "спасти".
Одним из ядерных компонентов аутичной позиции является забота о других людях – через заботу о постоянстве их рутин. Так как аутичному трудно понять, насколько для другого важны его рутины, он будет думать по умолчанию, что так же, как и для него самого. Аутичная позиция происходит из желания близости, несмотря ни на что. Потому что у него нет другого выхода. Он не думает что он плохой, в глубине души. Но он не может понять, почему же тогда ему так одиноко. Это создаёт очень большое напряжение, которое будет держаться за любую возможность близости.
Возможно, единственная общая практика, которая нам доступна, — это практика сознательного отказа от ролей. Не поиск новой, "правильной" идентичности, а постоянное усилие по разтождествлению с любыми предлагаемыми сценариями — будь то сценарий "травмированной жертвы", "неприкасаемого аутиста", "отрешённого шизоида" или "борца за справедливость".
Наша неприспособленность к социальному спектаклю — не недостаток, а условие возможности другого общения. Это наша "поэзия реального опыта", о которой писал Ванейгейм. И её нельзя предписать — можно лишь, узнавая друг в друге это усилие, пытаться строить общение не как обмен ролями, а как встречу аутентичных напряжений, ищущих близости.
спойлер
Не является ли то, что заставляет людей стремиться к власти, той самой слабостью, к которой власть их приводит?
Тирана раздражают обязанности, которые налагаемы на него подчинением своему народу. Цена, которую он платит за божественное освящение своей власти над людьми, - это вечная мифическая жертва, постоянное смирение перед Богом. В тот момент, когда он прекращает служение Богу, он больше не "служит" своему народу, и его народ немедленно освобождается от своих обязательств служить ему. Что на самом деле означает vox populi, vox dei, так это: "Чего хочет Бог, того хотят люди". Рабы недолго хотят оставаться рабами, если их подчинение не компенсируется толикой власти: всякое подчинение влечет за собой право на определенную меру власти, и нет такой вещи, как власть, которая не воплощала бы в себе определенную степень подчинения. Вот почему некоторые с такой готовностью соглашаются, чтобы ими управляли. Где бы она ни осуществлялась, на каждой ступеньке лестницы, власть частична, а не абсолютна. Таким образом, она вездесуща, но всегда открыта для оспаривания.
Роль - это потребление власти. Она определяет место человека в репрезентативной иерархии, а следовательно, и в спектакле: наверху, внизу, посередине, но никогда вне иерархии, будь то по эту ее сторону или за ее пределами. Таким образом, роль является средством доступа к механизму культуры: формой инициации. Это также средство обмена индивидуальными жертвоприношениями и в этом смысле выполняет компенсаторную функцию. И, наконец, в качестве остатка разделения оно стремится создать поведенческое единство; в этом аспекте оно зависит от идентификации.
2
В ограничительном смысле выражение "играть определенную роль в обществе" явно подразумевает, что роли - это различие, предназначенное для немногих избранных. Римские рабы, средневековые крепостные, сельскохозяйственные поденщики, пролетарии, озверевшие от тринадцатичасового рабочего дня, - подобные им не имеют ролей, или они настолько рудиментарны, что "утонченные" люди считают их скорее животными, чем людьми. В конце концов, это превратилось в такую вещь как бедность, основанную на исключении из бедности спектакля. Однако к девятнадцатому веку различие между хорошим работником и плохим работником начало укрепляться как популярное понятие, точно так же, как различие между господином и рабом было вульгаризировано вместе с Христом в рамках более ранней мифологической системы. Это правда, что распространение этой новой идеи было достигнуто с меньшими усилиями и что она так и не приобрела значения идеи "господин-раб" (хотя она была достаточно значимой для Маркса, чтобы счесть ее достойной его насмешек). Итак, как и в случае с мифологическим жертвоприношением, роли были демократизированы. Неаутентичность - это право человека; таково, одним словом, торжество социализма.
Вот тридцатипятилетний мужчина. Каждое утро он берет свою машину, едет в офис, разбирает бумаги, обедает в городе, играет в покер, снова разбирает бумаги, уходит с работы, пропускает пару "Рикаров", возвращается домой, здоровается с женой, целует детей, ест стейк перед телевизором, ложится спать, занимается любовью, засыпает. Кто сводит жизнь человека к этой жалкой последовательности клише? Журналист? Полицейский? Маркетолог? Писатель "для народа"? Ничего подобного. Он делает это сам, разбивая свой день на серию поз, выбранных более или менее бессознательно из ряда доминирующих стереотипов. Захваченный телом и сознанием соблазнами череды образов, он отвергает подлинное удовлетворение и исповедует бесстрастный аскетизм: его удовольствия настолько смягчены, но в то же время настолько демонстративны, что они могут быть только фасадом. Роли, которые исполняются одна за другой, доставляют ему щекотливое удовлетворение, когда ему удается точно смоделировать их на основе стереотипов.
Удовлетворенный хорошо выполненной ролью, он подпитывает ее своим стремлением уйти от себя, отрицать себя, жертвовать собой.
Какой абсолютной силой обладает мазохизм! Точно так же как другие были графом Сандомирским, палатином Смирновым, маркграфом Торнским, герцогом Курляндским, он наделяет свои позы водителя, служащего, начальника, подчиненного, коллеги, клиента, соблазнителя, друга, филателиста, мужа, отца семейства, зрителя, гражданина своим величием.
И все же такого человека нельзя полностью свести к этой идиотской машине, летаргической марионетке, что находится в основе этого всего.
На короткие мгновения его повседневная жизнь должна генерировать энергию, которой, если бы только она не была перенаправлена, рассеяна и растрачена по ролям, было бы достаточно, чтобы перевернуть мир выживания. Кто может измерить поразительную силу страстной мечты, наслаждения любви, зарождающегося желания, порыва симпатии? Каждый спонтанно стремится продлить такие краткие моменты реальной жизни; каждый, по сути, хочет сделать что-то целостное из своей повседневной жизни. Но условия жизни преуспевают в том, что заставляет большинство из нас использовать эти моменты совершенно неправильным, бесчеловечным образом, в результате чего мы теряем то, чего больше всего хотим, в тот самый момент, когда достигаем этого.
* * *
Стереотипы имеют свою жизнь и смерть. Так, образ, магнетизм которого делает его образцом для тысяч индивидуальных ролей, в конечном итоге разрушается и исчезает в соответствии с законами потребления: законами постоянной новизны и всеобщего устаревания. И всё же, как общество спектакля находит новые стереотипы? Оно находит их благодаря той инъекции настоящего творчества, которая не позволяет некоторым ролям соответствовать устаревшим стереотипам (скорее, по мере того, как язык обретает новую жизнь благодаря усвоению популярных форм). Другими словами, благодаря тому элементу игры, который трансформирует роли.
В той мере, в которой она соответствует стереотипу, роль имеет тенденцию застывать, приобретать статичный характер своей модели. У такой роли нет ни настоящего, ни прошлого, ни будущего, потому что ее время напоминает время экспозиции и является, так сказать, паузой во времени: время, сжатое в диссоциированное пространство-время власти. (Здесь мы снова видим истинность аргумента о том, что сила власти заключается в ее способности обеспечивать как настоящее разделение, так и ложное объединение.) Этот вневременной момент роли можно сравнить с киноизображением или, скорее, с одним его элементом, с одним кадром, с одним изображением в серии изображений с минимально изменяющимися заданными позициями, воспроизведение которых и есть кадр. В том что касается ролей воспроизведение обеспечивается ритмами рекламы и информации, сила распространения которых является предпосылкой для достижения ролью статуса стереотипа (случаи Бардо, Сагана, Баффета, Джеймса Дина...). Однако независимо от того, насколько велика или незначительна привлекательность той или иной роли в глазах общества, ее главной функцией всегда является социальная адаптация, интеграция людей в хорошо контролируемый мир вещей. Вот зачем повсюду существуют скрытые камеры, всегда готовые запустить самую заурядную жизнь в центр внимания сиюминутной славы. Колонки заполняются разбитыми сердцами, а лишние волосы на теле становятся предметом красоты. Когда спектакль, перенесенный в повседневную жизнь, берет брошенного любовника и продаёт его со скидкой как Тристана, ветхого старика как символ прошлого или превращает домохозяйку в добрую фею кухни, это уже намного опережает все, что может предложить поп арт. Возможно, было неизбежно, что люди в конечном итоге будут лепить самих себя на коллажи с улыбающимися супругами, детьми-калеками и гениями которые "всего добились сами". В любом случае, мы достигли этой точки, и такие уловки всегда окупаются. С другой стороны, спектакль быстро приближается к точке насыщения, точке, непосредственно предшествующей подрыву повседневной реальности. Ибо роли сейчас действуют на уровне, опасно близком к их собственному отрицанию: среднестатистическому неудачнику уже сейчас трудно играть свою роль должным образом, а некоторые неприспособленные люди вообще отказываются от своих ролей. По мере того как она разваливается, система спектакля начинает скоблить бочку, черпая подпитку из низших социальных слоев. По сути, она вынуждена питаться собственным дерьмом. Так, певцы без голоса, художники без таланта, нежеланные лауреаты и бледные звезды всех мастей периодически появляются, чтобы пересечь небосвод средств массовой информации, их ранг в иерархии определяется регулярностью, с которой они совершают этот подвиг.
Это делает безнадежными случаями тех, кто отвергает все роли, и тех, кто развил теорию и практику отказа от них. Из такой неприспособленности к обществу спектакля неизбежно возникнет новая поэзия реального опыта и переосмысление жизни. Размывание ролей ускоряет декомпрессию времени общества спектакля в пользу прожитого пространства-времени. Что такое интенсивная жизнь, если не мобилизация и обращение течения времени, так долго заключенного и затерянного во внешнем? Разве самые счастливые моменты нашей жизни не являются проблесками расширенного настоящего, отвергающего ускоренное время власти, которое течёт потоком пустых лет, время старения?
