Форум аутичных людей

спойлер

Не является ли то, что заставляет людей стремиться к власти, той самой слабостью, к которой власть их приводит?

Тирана раздражают обязанности, которые налагаемы на него подчинением своему народу. Цена, которую он платит за божественное освящение своей власти над людьми, - это вечная мифическая жертва, постоянное смирение перед Богом. В тот момент, когда он прекращает служение Богу, он больше не "служит" своему народу, и его народ немедленно освобождается от своих обязательств служить ему. Что на самом деле означает vox populi, vox dei, так это: "Чего хочет Бог, того хотят люди". Рабы недолго хотят оставаться рабами, если их подчинение не компенсируется толикой власти: всякое подчинение влечет за собой право на определенную меру власти, и нет такой вещи, как власть, которая не воплощала бы в себе определенную степень подчинения. Вот почему некоторые с такой готовностью соглашаются, чтобы ими управляли. Где бы она ни осуществлялась, на каждой ступеньке лестницы, власть частична, а не абсолютна. Таким образом, она вездесуща, но всегда открыта для оспаривания.

Роль - это потребление власти. Она определяет место человека в репрезентативной иерархии, а следовательно, и в спектакле: наверху, внизу, посередине, но никогда вне иерархии, будь то по эту ее сторону или за ее пределами. Таким образом, роль является средством доступа к механизму культуры: формой инициации. Это также средство обмена индивидуальными жертвоприношениями и в этом смысле выполняет компенсаторную функцию. И, наконец, в качестве остатка разделения оно стремится создать поведенческое единство; в этом аспекте оно зависит от идентификации.

2
В ограничительном смысле выражение "играть определенную роль в обществе" явно подразумевает, что роли - это различие, предназначенное для немногих избранных. Римские рабы, средневековые крепостные, сельскохозяйственные поденщики, пролетарии, озверевшие от тринадцатичасового рабочего дня, - подобные им не имеют ролей, или они настолько рудиментарны, что "утонченные" люди считают их скорее животными, чем людьми. В конце концов, это превратилось в такую вещь как бедность, основанную на исключении из бедности спектакля. Однако к девятнадцатому веку различие между хорошим работником и плохим работником начало укрепляться как популярное понятие, точно так же, как различие между господином и рабом было вульгаризировано вместе с Христом в рамках более ранней мифологической системы. Это правда, что распространение этой новой идеи было достигнуто с меньшими усилиями и что она так и не приобрела значения идеи "господин-раб" (хотя она была достаточно значимой для Маркса, чтобы счесть ее достойной его насмешек). Итак, как и в случае с мифологическим жертвоприношением, роли были демократизированы. Неаутентичность - это право человека; таково, одним словом, торжество социализма.

Вот тридцатипятилетний мужчина. Каждое утро он берет свою машину, едет в офис, разбирает бумаги, обедает в городе, играет в покер, снова разбирает бумаги, уходит с работы, пропускает пару "Рикаров", возвращается домой, здоровается с женой, целует детей, ест стейк перед телевизором, ложится спать, занимается любовью, засыпает. Кто сводит жизнь человека к этой жалкой последовательности клише? Журналист? Полицейский? Маркетолог? Писатель "для народа"? Ничего подобного. Он делает это сам, разбивая свой день на серию поз, выбранных более или менее бессознательно из ряда доминирующих стереотипов. Захваченный телом и сознанием соблазнами череды образов, он отвергает подлинное удовлетворение и исповедует бесстрастный аскетизм: его удовольствия настолько смягчены, но в то же время настолько демонстративны, что они могут быть только фасадом. Роли, которые исполняются одна за другой, доставляют ему щекотливое удовлетворение, когда ему удается точно смоделировать их на основе стереотипов.
Удовлетворенный хорошо выполненной ролью, он подпитывает ее своим стремлением уйти от себя, отрицать себя, жертвовать собой.

Какой абсолютной силой обладает мазохизм! Точно так же как другие были графом Сандомирским, палатином Смирновым, маркграфом Торнским, герцогом Курляндским, он наделяет свои позы водителя, служащего, начальника, подчиненного, коллеги, клиента, соблазнителя, друга, филателиста, мужа, отца семейства, зрителя, гражданина своим величием.

И все же такого человека нельзя полностью свести к этой идиотской машине, летаргической марионетке, что находится в основе этого всего.

На короткие мгновения его повседневная жизнь должна генерировать энергию, которой, если бы только она не была перенаправлена, рассеяна и растрачена по ролям, было бы достаточно, чтобы перевернуть мир выживания. Кто может измерить поразительную силу страстной мечты, наслаждения любви, зарождающегося желания, порыва симпатии? Каждый спонтанно стремится продлить такие краткие моменты реальной жизни; каждый, по сути, хочет сделать что-то целостное из своей повседневной жизни. Но условия жизни преуспевают в том, что заставляет большинство из нас использовать эти моменты совершенно неправильным, бесчеловечным образом, в результате чего мы теряем то, чего больше всего хотим, в тот самый момент, когда достигаем этого.

* * *

Стереотипы имеют свою жизнь и смерть. Так, образ, магнетизм которого делает его образцом для тысяч индивидуальных ролей, в конечном итоге разрушается и исчезает в соответствии с законами потребления: законами постоянной новизны и всеобщего устаревания. И всё же, как общество спектакля находит новые стереотипы? Оно находит их благодаря той инъекции настоящего творчества, которая не позволяет некоторым ролям соответствовать устаревшим стереотипам (скорее, по мере того, как язык обретает новую жизнь благодаря усвоению популярных форм). Другими словами, благодаря тому элементу игры, который трансформирует роли.

В той мере, в которой она соответствует стереотипу, роль имеет тенденцию застывать, приобретать статичный характер своей модели. У такой роли нет ни настоящего, ни прошлого, ни будущего, потому что ее время напоминает время экспозиции и является, так сказать, паузой во времени: время, сжатое в диссоциированное пространство-время власти. (Здесь мы снова видим истинность аргумента о том, что сила власти заключается в ее способности обеспечивать как настоящее разделение, так и ложное объединение.) Этот вневременной момент роли можно сравнить с киноизображением или, скорее, с одним его элементом, с одним кадром, с одним изображением в серии изображений с минимально изменяющимися заданными позициями, воспроизведение которых и есть кадр. В том что касается ролей воспроизведение обеспечивается ритмами рекламы и информации, сила распространения которых является предпосылкой для достижения ролью статуса стереотипа (случаи Бардо, Сагана, Баффета, Джеймса Дина...). Однако независимо от того, насколько велика или незначительна привлекательность той или иной роли в глазах общества, ее главной функцией всегда является социальная адаптация, интеграция людей в хорошо контролируемый мир вещей. Вот зачем повсюду существуют скрытые камеры, всегда готовые запустить самую заурядную жизнь в центр внимания сиюминутной славы. Колонки заполняются разбитыми сердцами, а лишние волосы на теле становятся предметом красоты. Когда спектакль, перенесенный в повседневную жизнь, берет брошенного любовника и продаёт его со скидкой как Тристана, ветхого старика как символ прошлого или превращает домохозяйку в добрую фею кухни, это уже намного опережает все, что может предложить поп арт. Возможно, было неизбежно, что люди в конечном итоге будут лепить самих себя на коллажи с улыбающимися супругами, детьми-калеками и гениями которые "всего добились сами". В любом случае, мы достигли этой точки, и такие уловки всегда окупаются. С другой стороны, спектакль быстро приближается к точке насыщения, точке, непосредственно предшествующей подрыву повседневной реальности. Ибо роли сейчас действуют на уровне, опасно близком к их собственному отрицанию: среднестатистическому неудачнику уже сейчас трудно играть свою роль должным образом, а некоторые неприспособленные люди вообще отказываются от своих ролей. По мере того как она разваливается, система спектакля начинает скоблить бочку, черпая подпитку из низших социальных слоев. По сути, она вынуждена питаться собственным дерьмом. Так, певцы без голоса, художники без таланта, нежеланные лауреаты и бледные звезды всех мастей периодически появляются, чтобы пересечь небосвод средств массовой информации, их ранг в иерархии определяется регулярностью, с которой они совершают этот подвиг.

Это делает безнадежными случаями тех, кто отвергает все роли, и тех, кто развил теорию и практику отказа от них. Из такой неприспособленности к обществу спектакля неизбежно возникнет новая поэзия реального опыта и переосмысление жизни. Размывание ролей ускоряет декомпрессию времени общества спектакля в пользу прожитого пространства-времени. Что такое интенсивная жизнь, если не мобилизация и обращение течения времени, так долго заключенного и затерянного во внешнем? Разве самые счастливые моменты нашей жизни не являются проблесками расширенного настоящего, отвергающего ускоренное время власти, которое течёт потоком пустых лет, время старения?